Есть один человек, который почему-то очень любит мою писанину, уж не знаю, за что. И он попросил меня написать что-нибудь вместо подарка, "хоть про сковородки". Хм, подумала я, тайная жизнь посуды - это занятно, но не написать ли мне псевдо-религиозный бред в виде набора слов без лишнего смысла? Ок, done.
Зато не нужно тратиться на бижутерию и прочую муть.
читать и плакать
На самом деле, не так уж сложно построить мост к звёздам; всего-то нужно: в морозную полночь прошептать свою величайшую мечту, да подуть на луну, и тогда перед тобой откроется хрустальная лестница, сотканная из страстного тёплого духания, скованная ледяным сном.
- Только болью познаётся красота души.
Тонкий стан в белом одеянии, не колышимом ветром. Она взбирается медленно, тяжко ступая окутанными кожей сандалиями, прижимая к груди все свои печали, все воспоминания, обиды - те камни, которые так тяжко бросить. Её маска - искажённое мукой лицо, рука с готовностью обнимает обнажённый клинок. Страдать больно, страдать сладко, перемалывать горькие мысли в который раз, до самых мелких частиц, и тогда пепел воспламенится вновь.
- Если уж содрать кожу да выдрать жилы, всё равно не докопаешься до хвалёного всеми вами спирита. Я вижу лишь мясо, и слизь, и мерзкие кишки. Ну и где же душа? Кажется, один славный римский парень (уж и не пмню. как звали его), однажды проверил эту теорию: разворошил парочку десятков тушек и фигурно разложил на весах то, что осталось от некогда прекрасного одушевлённого человеческого существа. Между прочим, разницы не было никакой. Кроме запаха, конечно... А в чём соль: симпатичная мордашка али нет, всё одно нутро. Так не лучше ли остановить свой выбор на том, что услаждает взор и радует прочие части тела?
Неизгладимое ехидство в уголках губ, возбуждение играет на юном остроносом лице. Вечный странник, вечный шут, в костюме из разноцветных заплаток, намертво пришитой улыбкой, звенящими гуслями за поясом, хмельным запалом, бьющимся в висках.
Муза лишь качает головой, внимая словам путника.
- Язык твой истекает ядом.
- А не лучшим ли противоядием будет вино? Есть пойло и позабавней, однако вам не предлагаю, мадемуазель, а то откинете котурны до прибытия святой аварийки.
Призывно журчит пряный алкоголь, переливаясь из фляги в жадное горло. Муза стоит, опёрлись на острие меча. Это пикник на обочине, привал за границами обозримого. Позади вьётся долгий путь, впереди - неизведаная страна. Ночь уже перевалила через экватор, полная луна бумажным кругом белеет так близко и так далеко. Пьяные звёзды лениво подмигивают, рассыпая переливающююся пыльцу.
Мир наверху состоит из облаков. Из танцующих капель, волновой влаги. Ни атмосферные вихри, ни вихри человеческих деяний и чувств не тревожат чертоги вечного покоя.
- Ну и тухлое местечко. Теперь я понимаю, почему зверята сбежали из-под папочкиной юбки, - усмехается шут и запускает порожней флягой в изщерблённый сырными дырами месяц. Тот в тихой обиде укрывается облаком.
- Неужто ты уподобился варварам, почитая, что люди произошли от Него?
- Вот дурёха, нет никаких варваров! Даже у тех, что ваксой вымазаны... как же звать его-то...чёрт... (- Не поминай всуе! - резкий окрик.) Ладно, ладно, не кипятись, одна трясина! Всё же Он один на всех, как Его ни назови. Паразит, конечно, редкостный, это я на личном опыте познал, когда Он меня стряхнул, как клеща с плеча, вниз, однако порядок знает. Когда трава разрастается слишком густо, подкашивает, и ровнять не забывает. Им это полезно.
Раскидистая шляпа шута, украшенная языкастыми колокольчиками, колыхается и гремит, когда он перескакивает через ступеньку и опускает руку с указателем-веточкой. Муза останавливается и осторожно изгибается, гляда, как тонкий отросток дерева скрывается в подступающей мгле. Глубоко. Сколько уни уже прошли? И сколько осталось? Тысячи и тысячи ступеней. Ну что же, пора. В путь.
Мир внизу состоит из огней. Множества крупинок, тусклых и оскольчато-бриллиантовых, разбросанных по поверхности пыльного бархата. И неважно, исходит ли этот свет от мощного профектора маяка, указывающего ход кораблям, или от свечи, пылающей в изящном танце; здесь, на необозримой высоте, все равны, как и перед Его взором.
- Эти люди, забавные они. Муравейник, ни дать, ни взять. Все бегают, носятся, переживают, а потом - трах! - и валятся замертво. А по их тушкам уже новая партия бежит, бежит... В землю втаптывает! Наверняка, под коркой, ещё парочка миров откопается. А они говорят - Ад, Ад...
Муза смахнула со лба несуществующую каплю пота.
- А ты веришь в Ад?
Это слово далось ей нелегко, и шут, удивлённый первым проявлением интереса к беседе с её стороны, замер в смешливом изумлении.
- Ги-по-те-ти-чес-ки, - жуя губу, протянул он, - да. Ведь, раз есть Он, который чистейшей прелести чистейший образец и всё такое, то наверняка и анти-Он должен быть. Я слышал, те, что придумали Ему сына, придумали и Немезиду Ему же. Ох уж фантазёры! Хотя, думается мне, они это не со зла, от того, что сами в длянном мире живут. Чем там - не Ад, хм?
Вглядываться в пропасть внизу не было смысла, муза стояла, устремив взор в дали, затянутые клубящимся туманом. Морось липта к отполированной коже, гладко стекая к подножию ступней.
- Хотя, всё, о чём мы говорим - сплошь фикция. Вот Он, кто Его видел? Не из нас, из них? А ведь верят, придумывают новые имена, толкования, приписывают Ему слова, целые книги! Можно подумать, у Него есть время для подобной ерунды. Говорят ещё, что Он есть Любовь (только не уточняют конкретно какая, хы), и здесь впрямь есть толика соли. Если посудить, любовь-то, которая Любовь, никт и не видел толком, только нарисовал всякое в своей голове. И с Ним та же фигня. Вот и получается такая проза: они... люди, всё тянут руки к Нему, к Любви, вроде и близко, а не достать. Одни забывают про всю эту дурь, занимаются устройством своего скворечника, набивают всяких блестяшек туда, занятно сделанных штучек... Другие придумывают себе что пороще и тянутся уже к нему; некоторые даже достигают, и уж совсем немногие радуются тому, и живут с этим счастливо и иногда долго. А ещё вот занятный типаж - обидевшись вроде как, начинают отрицать и Любовь, и Его, и всё на свете махом, верят одно только в себя. Скверно так жить, это уж я по се... А ну да и фигли! Припадают к низу, повернувшись лицом к такому же мифичному Аду, как и Рай, танцуют, мечтают, живут, умирают... Дуют на луну и ждут, когда Лестница явится (это не всяк может, если жара в сердце мало, но тогда можно и купить у других, где горячее, они и глупее всех обычно), и лезут на неё, лезут, лезут... Кто сворачивает на полпути, кто в отчаянии спрыгивает вниз, а кто и случайно валится, на свете всё бывает. Говорят, бывает и такое, что доходят до самого верха, и приводит их Лестница прямо к Нему. Сидят ли тогда у Его ног, или беседуют на лунной дорожке - кто знает, не знаю даже я.... Обычно же сходят с ума, теряются в пути, вот - ха-ха! - разговаривать начинают с сами собо, ну дураки, ну животики надорвать!Можно подумать, чт...
Прохладная ладонь накрыла его губы.
- Постой. Ты слышишь, слышишь?
Тишина накатила, укрыв одиноких странников. Муза стояла, замерши в превкушении, стройная и прочная мраморная статуя, и точёные черты худого лица всё сильнее проступали в тлеющем тумане.
- Мы пришли.
Острый клинок отразил первый луч восходящего солнца. Металл с тихим звоном лёг на хрустальные ступени, мерцающие зеркально-багряным заревом. Белоснежное полотно тоги разгладилось, исчезла и складка, залёгшая между бровей. Было слышно, как тихо позвякивают колокольчики на колпаке вечного шута. Радость и свет, величие и бесконечность слились воедино в начале нового чуда - сегодня, как и миллионы лет назад, и миллиарды лет вперёд, как и всегда. В нежно-голубом мареве разливался опрокинутый солнечный свет, янтарный эликсир жизни, утро нового дня. Звёзды тихо гасли, укрытые сонным пухом, губы нифмы шептали как приветсвенную молитву:
- Чувствуешь это сладкое и свежее дыхание? Слышишь эти голоса, танственные и далекие, исходящие из твоего сердца, из неба, откуда-то сверху? Они зовут тебя. Вперёд, только вперёд, бегом по прозрачным ступеням, тающим в высоте. Он ждёт тебя.
Момус лишь устало махнул рукой. Ему хотелось отрезвить меткой колкостью мечтательную Мельпомену, но острый шип пронзил его язык. В конце концов, она и так знает всё дословно и наперёд, ровно как и он. Нескончаемый спор, неразделимый сплав противоречий - так и живут они, и взбираются вновь и вновь, мало-помалу...
Зачем строить лестницу в небо, если ты с опаской вглядываешься в высоту?
Зато не нужно тратиться на бижутерию и прочую муть.
читать и плакать
Момус и Мельпомена
На самом деле, не так уж сложно построить мост к звёздам; всего-то нужно: в морозную полночь прошептать свою величайшую мечту, да подуть на луну, и тогда перед тобой откроется хрустальная лестница, сотканная из страстного тёплого духания, скованная ледяным сном.
- Только болью познаётся красота души.
Тонкий стан в белом одеянии, не колышимом ветром. Она взбирается медленно, тяжко ступая окутанными кожей сандалиями, прижимая к груди все свои печали, все воспоминания, обиды - те камни, которые так тяжко бросить. Её маска - искажённое мукой лицо, рука с готовностью обнимает обнажённый клинок. Страдать больно, страдать сладко, перемалывать горькие мысли в который раз, до самых мелких частиц, и тогда пепел воспламенится вновь.
- Если уж содрать кожу да выдрать жилы, всё равно не докопаешься до хвалёного всеми вами спирита. Я вижу лишь мясо, и слизь, и мерзкие кишки. Ну и где же душа? Кажется, один славный римский парень (уж и не пмню. как звали его), однажды проверил эту теорию: разворошил парочку десятков тушек и фигурно разложил на весах то, что осталось от некогда прекрасного одушевлённого человеческого существа. Между прочим, разницы не было никакой. Кроме запаха, конечно... А в чём соль: симпатичная мордашка али нет, всё одно нутро. Так не лучше ли остановить свой выбор на том, что услаждает взор и радует прочие части тела?
Неизгладимое ехидство в уголках губ, возбуждение играет на юном остроносом лице. Вечный странник, вечный шут, в костюме из разноцветных заплаток, намертво пришитой улыбкой, звенящими гуслями за поясом, хмельным запалом, бьющимся в висках.
Муза лишь качает головой, внимая словам путника.
- Язык твой истекает ядом.
- А не лучшим ли противоядием будет вино? Есть пойло и позабавней, однако вам не предлагаю, мадемуазель, а то откинете котурны до прибытия святой аварийки.
Призывно журчит пряный алкоголь, переливаясь из фляги в жадное горло. Муза стоит, опёрлись на острие меча. Это пикник на обочине, привал за границами обозримого. Позади вьётся долгий путь, впереди - неизведаная страна. Ночь уже перевалила через экватор, полная луна бумажным кругом белеет так близко и так далеко. Пьяные звёзды лениво подмигивают, рассыпая переливающююся пыльцу.
Мир наверху состоит из облаков. Из танцующих капель, волновой влаги. Ни атмосферные вихри, ни вихри человеческих деяний и чувств не тревожат чертоги вечного покоя.
- Ну и тухлое местечко. Теперь я понимаю, почему зверята сбежали из-под папочкиной юбки, - усмехается шут и запускает порожней флягой в изщерблённый сырными дырами месяц. Тот в тихой обиде укрывается облаком.
- Неужто ты уподобился варварам, почитая, что люди произошли от Него?
- Вот дурёха, нет никаких варваров! Даже у тех, что ваксой вымазаны... как же звать его-то...чёрт... (- Не поминай всуе! - резкий окрик.) Ладно, ладно, не кипятись, одна трясина! Всё же Он один на всех, как Его ни назови. Паразит, конечно, редкостный, это я на личном опыте познал, когда Он меня стряхнул, как клеща с плеча, вниз, однако порядок знает. Когда трава разрастается слишком густо, подкашивает, и ровнять не забывает. Им это полезно.
Раскидистая шляпа шута, украшенная языкастыми колокольчиками, колыхается и гремит, когда он перескакивает через ступеньку и опускает руку с указателем-веточкой. Муза останавливается и осторожно изгибается, гляда, как тонкий отросток дерева скрывается в подступающей мгле. Глубоко. Сколько уни уже прошли? И сколько осталось? Тысячи и тысячи ступеней. Ну что же, пора. В путь.
Мир внизу состоит из огней. Множества крупинок, тусклых и оскольчато-бриллиантовых, разбросанных по поверхности пыльного бархата. И неважно, исходит ли этот свет от мощного профектора маяка, указывающего ход кораблям, или от свечи, пылающей в изящном танце; здесь, на необозримой высоте, все равны, как и перед Его взором.
- Эти люди, забавные они. Муравейник, ни дать, ни взять. Все бегают, носятся, переживают, а потом - трах! - и валятся замертво. А по их тушкам уже новая партия бежит, бежит... В землю втаптывает! Наверняка, под коркой, ещё парочка миров откопается. А они говорят - Ад, Ад...
Муза смахнула со лба несуществующую каплю пота.
- А ты веришь в Ад?
Это слово далось ей нелегко, и шут, удивлённый первым проявлением интереса к беседе с её стороны, замер в смешливом изумлении.
- Ги-по-те-ти-чес-ки, - жуя губу, протянул он, - да. Ведь, раз есть Он, который чистейшей прелести чистейший образец и всё такое, то наверняка и анти-Он должен быть. Я слышал, те, что придумали Ему сына, придумали и Немезиду Ему же. Ох уж фантазёры! Хотя, думается мне, они это не со зла, от того, что сами в длянном мире живут. Чем там - не Ад, хм?
Вглядываться в пропасть внизу не было смысла, муза стояла, устремив взор в дали, затянутые клубящимся туманом. Морось липта к отполированной коже, гладко стекая к подножию ступней.
- Хотя, всё, о чём мы говорим - сплошь фикция. Вот Он, кто Его видел? Не из нас, из них? А ведь верят, придумывают новые имена, толкования, приписывают Ему слова, целые книги! Можно подумать, у Него есть время для подобной ерунды. Говорят ещё, что Он есть Любовь (только не уточняют конкретно какая, хы), и здесь впрямь есть толика соли. Если посудить, любовь-то, которая Любовь, никт и не видел толком, только нарисовал всякое в своей голове. И с Ним та же фигня. Вот и получается такая проза: они... люди, всё тянут руки к Нему, к Любви, вроде и близко, а не достать. Одни забывают про всю эту дурь, занимаются устройством своего скворечника, набивают всяких блестяшек туда, занятно сделанных штучек... Другие придумывают себе что пороще и тянутся уже к нему; некоторые даже достигают, и уж совсем немногие радуются тому, и живут с этим счастливо и иногда долго. А ещё вот занятный типаж - обидевшись вроде как, начинают отрицать и Любовь, и Его, и всё на свете махом, верят одно только в себя. Скверно так жить, это уж я по се... А ну да и фигли! Припадают к низу, повернувшись лицом к такому же мифичному Аду, как и Рай, танцуют, мечтают, живут, умирают... Дуют на луну и ждут, когда Лестница явится (это не всяк может, если жара в сердце мало, но тогда можно и купить у других, где горячее, они и глупее всех обычно), и лезут на неё, лезут, лезут... Кто сворачивает на полпути, кто в отчаянии спрыгивает вниз, а кто и случайно валится, на свете всё бывает. Говорят, бывает и такое, что доходят до самого верха, и приводит их Лестница прямо к Нему. Сидят ли тогда у Его ног, или беседуют на лунной дорожке - кто знает, не знаю даже я.... Обычно же сходят с ума, теряются в пути, вот - ха-ха! - разговаривать начинают с сами собо, ну дураки, ну животики надорвать!Можно подумать, чт...
Прохладная ладонь накрыла его губы.
- Постой. Ты слышишь, слышишь?
Тишина накатила, укрыв одиноких странников. Муза стояла, замерши в превкушении, стройная и прочная мраморная статуя, и точёные черты худого лица всё сильнее проступали в тлеющем тумане.
- Мы пришли.
Острый клинок отразил первый луч восходящего солнца. Металл с тихим звоном лёг на хрустальные ступени, мерцающие зеркально-багряным заревом. Белоснежное полотно тоги разгладилось, исчезла и складка, залёгшая между бровей. Было слышно, как тихо позвякивают колокольчики на колпаке вечного шута. Радость и свет, величие и бесконечность слились воедино в начале нового чуда - сегодня, как и миллионы лет назад, и миллиарды лет вперёд, как и всегда. В нежно-голубом мареве разливался опрокинутый солнечный свет, янтарный эликсир жизни, утро нового дня. Звёзды тихо гасли, укрытые сонным пухом, губы нифмы шептали как приветсвенную молитву:
- Чувствуешь это сладкое и свежее дыхание? Слышишь эти голоса, танственные и далекие, исходящие из твоего сердца, из неба, откуда-то сверху? Они зовут тебя. Вперёд, только вперёд, бегом по прозрачным ступеням, тающим в высоте. Он ждёт тебя.
Момус лишь устало махнул рукой. Ему хотелось отрезвить меткой колкостью мечтательную Мельпомену, но острый шип пронзил его язык. В конце концов, она и так знает всё дословно и наперёд, ровно как и он. Нескончаемый спор, неразделимый сплав противоречий - так и живут они, и взбираются вновь и вновь, мало-помалу...
Зачем строить лестницу в небо, если ты с опаской вглядываешься в высоту?